Правда ли, что в ссср уровень преступности был на порядок ниже, чем сейчас? если да, то почему? Главный символ послевоенного криминального разгула От армии "косили" в банде

В целом я бы поддержал месседж Андрея Ларионова. Действительно, в разных городах все складывалось по-разному, ситуация в Кяхте отличалась от ситуации в Ленинграде. Но я не согласен с выводом "ни лучше, ни хуже". В отдельные периоды СССР уровень преступности был очень высок.

Мы знаем как минимум о трех волнах криминального насилия, захлестывающего советские города. Первый - послереволюционный, с малинами, налетчиками, жиганами и романтизацией бандитской жизни ("Мурка", "Гоп со смыслом", "Бублички", "Цыпленок жареный"). Это была субкультура уличного бандитизма, доставшаяся в наследство от царских времен, но выросшая до огромных размеров. В качестве примера можно привести банду "попрыгунчиков" под руководством уголовника Ивана Бельгаузена. Для борьбы с разгулом преступности и был создан Народный комиссариат внутренних дел, а по сути восстановлен ненавистный большевикам департамент полиции. Предпринятые меры к середине 20-х позволили несколько снизить остроту проблемы.

Вторая волна пришлась на военные и послевоенные годы в связи с ослаблением системы НКВД/МВД, наплывом трофейного оружия, голодом, проблемами со снабжением. Характер послевоенной преступности в основном соответствовал послереволюционному - уличный бандитизм, кражи, насилие ради насилия. Однако если в начале 20-х преступники были деклассированным элементом, то на рубеже 40-50-х это, в большинстве случаев, люди ведущие двойную жизнь. Например, Иван Митин, создавший банду из работников оборонного завода и курсантов военного училища, на момент поимки был представлен в ордену Трудового Красного знамени.

Дополнительным стимулом для роста преступности стала мартовская амнистия 1953 года, благодаря которой множество уголовников одновременно оказались на свободе. (См. фильм "Холодное лето пятьдесят третьего"). Отдельно стоит вспомнить эпизод 1946 года, когда маршал Жуков фактически ввел чрезвычайное положение в Одессе для уничтожения криминала силами армии. (Сама история неоднозначная, поэтому привожу просто в качестве факта). От себя могу добавить, что по свидетельству отца, послевоенные пацаны повсеместно ходили с финками в голенище.

Наконец, третья волна пришлась на 80-годы, то есть непосредственно предшествовала перестройке и распаду СССР. Спецификой того периода был экспонентный рост количества экономических преступлений (по советскому УК), увеличение числа подпольных миллионеров (их еще называли "цеховиками"); появления новых видов преступлений, например, рэкета; умножения уличного насилия. В 80-е началось формирование организованной преступности, значительно отличающейся от предыдущих периодов. Если раньше уголовные элементы противостояли системе, то в 80-е происходит сращивание легального и нелегального сегмента. Еще одна характерная примета - подростковые банды, целью которых было не столько прямое обогащение (гоп-скок), сколько тотальный криминальный контроль территорий, на которых они действовали. Плюс постоянные массовые драки, выяснения отношений, избиение чужаков "с другого района". Из этих банд и сформировались известные нам криминальные группировки 90-х.

Причины роста преступности в 80-е назвать сложно, но скорее всего, они также имеют экономическую природу. Концентрация средств в руках отдельных небольших групп привела к изменениям во всем обществе. Пространство возле цеховиков начали обживать рэкетиры, телохранители, подкупленные сотрудники госучреждений и т.д. Демонстрация богатства (ранее невозможная) начала вызывать всеобщее неприкрытое одобрение, люди захотели жить красиво, а молодежь искала способы быстрого обогащения.

Блокада Ленинграда навсегда сохранится в памяти нашего народа, как история невероятной стойкости и мужества. Но человеческая природа такова, что одним лишь этим история блокады не исчерпывается. Знает она и преступления, тем более ужасные, что творились они в городе, умирающем от холода и голода.

Кражи

В замкнутом пространстве окруженного со всех сторон города не возникало банд из пришлых «гастролеров», милиция раскрывала преступления быстро, поэтому практически не было больших и длительно действующих преступных сообществ. В основном, орудовали шайки из 3-4 человек, которые возникали и распадались довольно быстро.
Одним из самых распространенных видов преступлений в блокадном Ленинграде были кражи. Воровали не деньги, в условиях блокады они почти не имели ценности. Главным объектом краж было продовольствие и продуктовые карточки.
Воровство было двух видов: бытовое и криминальное. В первом случае соседи воровали из квартир соседей – умерших или умирающих от голода. Гораздо страшнее были шайки, собиравшиеся для налетов на квартиры с целью краж и грабежей. В них зачастую входили сотрудники жилищно-коммунального хозяйства. Управдомы, дворники, как правило, знали о жильцах все, и отлично ориентировались в доме, зная, где можно поживиться. К числу самых отчаянных и дерзких грабителей относились подростки и дети, оставшиеся без родителей. Девочки и мальчики сбивались в настоящие банды и совершали налеты на квартиры.
К началу зимы 1942 года участились налеты на магазины системы Управления продторгами. Из докладной, поданной на имя начальника управления продторгами Ленинграда Попкова видно, что только за две недели января 1942 года было совершено больше десятка налетов и грабежей. Нередки были случаи, когда бандиты, собравшись в группы, похищали хлеб во время его развозки по булочным. Развозили этот драгоценный ленинградский хлеб на саночках и тележках, поэтому для дерзкого и энергичного вора похитить его не составляло особого труда.

Подделка документов

Из материалов, хранящихся в архивах органов внутренних дел, видно, что одним из самых распространенных видов преступлений в блокадном Ленинграде была подделка документов. Изготавливали продовольственные карточки, талоны, различные справки, дававшие освобождение от воинской и трудовой повинности и так далее. Все это пользовалось огромным спросом.
Известна банда «Зиг-Заг», руководитель которой -- беглый уголовник Кошарный -- имел опыт изготовления поддельных документов. Банда установила связь с немцами, которые снабдили ее типографскими шрифтами и всем необходимым. Подельники Кошарного вступили в сговор с руководителями ряда продовольственных магазинов, которые помогали им отваривать поддельные талоны. Преступники получали муку, крупу, масло, сахар, другое продовольствие, даже шоколад и спиртное. Уже после того, как бандитов арестовали, было подсчитано, что таким мошенническим путем преступники завладели в голодающем городе 17 тоннами продовольствия! Разумеется, главной задачей «Зиг-Зага» была не спекуляция продовольствием, а подрывная деятельность, но одно шло об руку с другим.

Спекулянты

В городе, хранящем сотни тысяч предметов искусства, роскошного быта, других материальных ценностей, в период блокады активизировались спекулянты, наживающиеся на чужом горе. В 1942 году была раскрыта преступная группа, насчитывающая 15 человек, которая занималась скупкой бриллиантов, золотых монет царской чеканки, золотых изделий и предметов искусства. Как правило, эти люди имели отношение к распределению продовольствия или к руководству города. Получив доступ к продовольственным запасам, они обменивали еду на ценности. Бриллиантовое кольцо на черном рынке можно было обменять на килограмм хлеба, старинный рояль – на три килограмма. В Ленинграде были известны «черные рынки», где ценности и предметы искусства можно было обменять на крупу, масло, сахар.

Каннибализм

Уже после войны получили распространение жуткие истории о бандах каннибалов, которые похищали детей, чтобы их съесть, о целых «братствах» людоедов, которые собирались на свои страшные пиршества, где подавали колбасу, холодец и просто вареное мясо странного белого цвета. Говорили, что в дни блокады ленинградцы даже умели отличать людоедов по их «неблокадному» румянцу.
Безусловно, каннибализм – это страшная правда блокады. Однако, к счастью, он не получил такого распространения, которого можно было бы ожидать от города, переживающего страшные муки голода. Труды историков блокады показывают, что пик людоедства пришелся на самый страшный период блокады – зиму и весну 1942 года. Вот статистика того времени: за употребление человеческого мяса в декабре 1941 года арестовали 43 человека, в январе 1942 – 366 человек, в феврале – 612, в марте-399, в апреле – 300, в мае – 326, в июне – 56. Затем число таких преступлений идет на убыль, и с июля по декабрь 1942 года было взято с поличным 30 каннибалов. Подавляющее большинство этих людей – трупоеды, а не те, кто убивал с целью поедания человеческого мяса. Но, разумеется, и каннибалы-убийцы в Ленинграде в дни блокады тоже были. Особенной опасности подвергались дети, поэтому взрослые старались ни в коем случае не оставлять маленьких детей без присмотра.

История блокады содержит немало трагических страниц. В советское время они освещались недостаточно, во-первых, из-за соответствующих установок «сверху», во-вторых, из-за внутренней самоцензуры авторов, писавших о борьбе Ленинграда за жизнь.

В последние 20 лет цензурные ограничения были сняты. Вместе с цензурой внешней практически исчезла и внутренняя самоцензура. Это привело к тому, что ещё не столь давно запретные темы стали активно муссироваться в книгах и СМИ.

Одной из таких тем стала тема преступности в блокадном Ленинграде. По мнению отдельных «творцов пера» большего бандитского беспредела город не знал ни до, ни после.

Тема каннибализма, как составной части преступности, особенно часто начала мелькать на страницах печатных изданий. Само собой, подавалось это всё в совершенно претенциозном ключе.

Каково же было истинное состояние преступности в блокадном городе? Обратимся к фактам.

Несомненно, что война вызвала неизбежный всплеск преступности в СССР. Её уровень вырос в несколько раз, уровень судимости – в 2,5-3 раза

Не обошла эта тенденция стороной и Ленинград, оказавшийся, к тому же, в исключительно трудных условиях блокады. К примеру, если в 1938-1940 гг. на 10 тысяч человек совершалось в год 0,6; 0,7 и 0,5 убийства соответственно (т.е., 150-220 убийств в год), то в 1942 году было совершено 587 убийств (по другим данным – 435 ). Стоит также учесть, что население Ленинграда составляло в 1942 году далеко не 3 миллиона, как до войны. По состоянию на январь 1942 года, если судить по данным о выдаче карточек, в городе проживало около 2,3 млн. человек, а на 1.12.1942 года – всего 650 тысяч . Среднемесячная численность населения составила 1,24 млн. человек. Таким образом, в 1942 году на 10 000 человек было совершено примерно 4,7 (3,5) убийств, что превысило довоенный уровень в 5-10 раз.

Для сравнения, в 2005 году в Санкт-Петербурге было совершено 901 убийство (1,97 на 10 000), в 2006 – 832 убийства (1,83 на 10 000), т.е. число убийств в блокадном городе было примерно в 2-2,5 раза выше, чем в современном нам. Примерно такое число убийств, как в Ленинграде 1942 года, совершается на данный момент в таких государствах, как ЮАР, Ямайка или Венесуэла, которые возглавляют список стран по уровню убийств, уступая лишь Колумбии .

Говоря о преступности в блокаду, нельзя не коснуться упомянутой уже выше темы каннибализма. Для людоедства в УК РСФСР не было статьи, поэтому: «Все убийства с целью поедания мяса убитых, в силу их особой опасности, квалифицировались как бандитизм (ст. 59-3 УК РСФСР).
Вместе с тем, учитывая, что подавляющее большинство указанного выше вида преступлений касалось поедания трупного мяса, прокуратура г. Ленинграда, руководствуясь тем, что по своему характеру эти преступления являются особо опасными против порядка управления, квалифицировала их по аналогии с бандитизмом (по ст. 16-59-3 УК)» (Из докладной записки военного прокурора Ленинграда А. И. Панфиленко А. А. Кузнецову о случаях людоедства) . В отчетах прокуратуры в дальнейшем подобные случаи выделялись из общей массы и шифровались под рубрикой «бандитизм (особая категория)». В спецсообщениях УНКВД по ЛО и городу Ленинграду чаще всего употреблялся термин «людоедство», реже – «каннибализм».

Я не располагаю точными данными о первом случае каннибализма. Есть некоторое расхождение в датах: от 15 ноября до первых чисел декабря. Наиболее вероятным временным промежутком я считаю 20-25 ноября, т.к. первый датированный в спецсообщениях УНКВД по ЛО и гор. Ленинграду случай приходится на 27 ноября, однако и до него был зафиксирован как минимум один .

Достигнув максимума в 1-й декаде февраля 1942 года, число преступлений такого рода стало неуклонно снижаться. Отдельные случаи каннибализма ещё отмечаются в декабре 1942 года, однако уже в спецсообщении УНКВД по ЛО и гор. Ленинграду от 7.04.1943 г. констатируется, что «…убийств с целью употребления в пищу человеческого мяса, в марте месяце 1943 года в Ленинграде не отмечено». Можно предположить, что такие убийства прекратились в январе 1943 года, с прорывом блокады. В частности, в книге «Жизнь и смерть в блокированном Ленинграде. Историко-медицинский аспект» сказано, что «В 1943 и 1944 гг. случаи каннибализма и трупоедства в криминальной хронике блокированного Ленинграда уже не отмечались» .

Всего за ноябрь 1941 – декабрь 1942 гг. за убийство с целью людоедства, каннибализм и продажу человеческого мяса было арестовано 2057 человек. Кто были эти люди? Согласно уже упоминавшейся записке А. И. Панфиленко, датированной 21 февраля 1942 года, 886 человек, арестованных за каннибализм с декабря 1941 г. по 15 февраля 1942 г., делились следующим образом.

Женщин было подавляюще большинство – 564 чел. (63,5%), что, в общем, не удивительно для города-фронта, в котором мужчины составляли меньшинство населения (около 1/3). Возраст преступников – от 16 и до «старше 40 лет», причём все возрастные группы примерно одинаковы по численности (категория «старше 40 лет» немного преобладает). Из этих 886 человек лишь 11 (1,24%) были членами и кандидатами ВКП(б), ещё четверо – членами ВЛКСМ, остальные 871 – беспартийными. Преобладали безработные (202 чел., 22,4%) и «лица без определённых занятий» (275 чел., 31,4%). Только 131 человек (14,7%) являлся коренным жителем города.
А. Р. Дзенискевич приводит также следующие данные: «Неграмотные, малограмотные и люди с низшим образованием составляли 92,5 процента всех обвиняемых. Среди них... совсем не было верующих людей».

Образ среднестатистического ленинградского каннибала выглядит следующим: это некоренная жительница Ленинграда неопределённого возраста, безработная, беспартийная, неверующая, малообразованная.

Бытует убеждение, что людоедов в блокадном Ленинграде расстреливали поголовно. Однако это не так. По состоянию на 2.06.1942 г., к примеру, из 1913 человек, по которым было закончено следствие, к ВМН было приговорено 586 человек, осуждено к различным срокам лишения свободы – 668 . По всей видимости, к ВМН приговаривались убийцы-людоеды, похищавшие же трупы из моргов, кладбищ и т.п. мест «отделывались» заключением. К подобным выводам приходит и А. Р. Дзенискевич: «Если брать статистику до середины 1943 года, то по статье 16-59-3 УК (особая категория) было осуждено 1700 человек. Из них 364 человека получили высшую меру, 1336 человек были приговорены к различным срокам лишения свободы. С большой степенью вероятности можно предположить, что большинство расстрелянных составляли именно каннибалы, то есть убивавшие людей с целью употребления их тел в пищу. Остальные - уличенные в трупоедстве» .

Таким образом, лишь ничтожная часть живших в Ленинграде в то время спасали свою жизнь таким страшным образом. Советские люди даже в тех, кажущихся нам за далью лет невероятными, условиях старались остаться людьми несмотря ни на что.

Хотелось бы сказать о всплеске в те дни собственно бандитизма, на сей раз «обыкновенной категории». Если за последние 5 месяцев 1941 г. по ст. 59-3 УК РСФСР было возбуждено не так много – всего 39 дел , то согласно «Справке о работе прокуратуры Ленинграда по борьбе с преступностью и нарушениями законности с 1.07.1941 г. по 1.08.1943 г.» в целом с июня 1941 г. по август 1943 г. по ст. 59-3 УК РСФСР было осуждено уже 2104 человека, из них к ВМН – 435, к лишению свободы – 1669 .

На 2 апреля 1942 года (с начала войны) было изъято у преступного элемента и лиц, не имевших на это разрешения:

Винтовок боевых – 890 шт.
Револьверов и пистолетов – 393 шт.
Пулемётов – 4 шт.
Гранат – 27 шт.
Охотничьих ружей – 11 172 шт.
Винтовок мелкокалиберных – 2954 шт.
Холодного оружия – 713 шт.
Патронов винтовочных и револьверных – 26 676 шт.

Винтовок боевых – 1113
Пулемётов – 3
Автоматов - 10
Ручных гранат – 820
Револьверов и пистолетов – 631
Патронов винтовочных и револьверных – 69 000.

Всплеск бандитизма объясняется очень просто. В условиях понятного ослабления милицейской службы, в условиях голода у бандитов не оставалось иного выхода, кроме как выйти на большую дорогу. Однако милиция и НКВД совместными усилиями свели бандитизм к практически довоенному уровню.

В заключение хотелось бы отметить, что хотя уровень преступности в блокадном Ленинграде был несомненно высок, анархия и беззаконие не стали править городом. Ленинград и его жители справились и с этой бедой.

Лунеев В.В. Преступность в годы ВОВ
Черепенина Н. Ю. Демографическая обстановка и здравоохранение в Ленинграде накануне Великой Отечественной войны // Жизнь и смерть в блокированном Ленинграде. Историко-медицинский аспект. Под ред. Дж. Д. Барбера, А. Р. Дзенискевича. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2001, с. 22. Со ссылкой на ЦГА СПб., ф. 7384, оп. 3, д. 13, л. 87.
Черепенина Н. Ю. Голод и смерть в блокированном городе // Там же, с. 76.
Блокада рассекреченная. СПб.: «Бояныч», 1995, с. 116. Со ссылкой на фонд Ю. Ф. Пименова в Музее Краснознамённой Ленинградской милиции.
Черепенина Н. Ю. Голод и смерть в блокированном городе // Жизнь и смерть в блокированном Ленинграде. Историко-медицинский аспект, с.44-45. Со ссылкой на ЦГАИПД СПБ., ф. 24, оп. 2в, д. 5082, 6187; ЦГА СПБ., ф. 7384, оп. 17, д. 410, л. 21.
Seventh United Nations Survey of Crime Trends and Operations of Criminal Justice Systems, covering the period 1998 - 2000 (United Nations Office on Drugs and Crime, Centre for International Crime Prevention)
ЦГАИПД СПБ., ф. 24, оп. 2б, д. 1319, л. 38-46. Цит. по: Ленинград в осаде. Сборник документов о героической обороне Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. 1941-1944. Под ред. А. Р. Дзенискевича. СПб.: Лики России, 1995, с. 421.
Архив УФСБ ЛО., ф. 21/12, оп. 2, п.н. 19, д. 12, лл. 91-92. Ломагин Н.А. В тисках голода. Блокада Ленинграда в документах германских спецслужб и НКВД. СПб.: Европейский Дом, 2001, с. 170-171.
Архив УФСБ ЛО., ф. 21/12, оп. 2, п.н. 19, д. 12, лл. 366-368. Цит. по: Ломагин Н.А. В тисках голода. Блокада Ленинграда в документах германских спецслужб и НКВД, с. 267.
Белозеров Б. П. Противоправные действия и преступность в условиях голода // Жизнь и смерть в блокированном Ленинграде. Историко-медицинский аспект, с. 260.
Архив УФСБ ЛО., ф. 21/12, оп. 2, п.н. 19, д. 12, лл. 287-291. Ломагин Н.А. В тисках голода. Блокада Ленинграда в документах германских спецслужб и НКВД, с. 236.
Дзенискевич А. Р. Бандитизм особой категории // Журнал «Город» № 3 от 27.01.2003
Белозеров Б. П. Противоправные действия и преступность в условиях голода // Жизнь и смерть в блокированном Ленинграде. Историко-медицинский аспект, с. 257. Со ссылкой на ИЦ ГУВД СПб и ЛО., ф. 29, оп. 1, д. 6, л. 23-26.
Ленинград в осаде. Сборник документов о героической обороне Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. 1941-1944, с. 457.
ЦГАИПД СПб., ф. 24, оп. 2-б, д. 1332, л. 48-49. Цит. по: Ленинград в осаде. Сборник документов о героической обороне Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. 1941-1944, с. 434.
ЦГАИПД СПб., ф. 24, оп. 2-б, д. 1323, л. 83-85. Цит. по: Ленинград в осаде. Сборник документов о героической обороне Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. 1941-1944, с. 443.

Военный трибунал в блокадном Ленинграде. Расстрелы за спекуляции, участие в расхищении хлеба, людоедство, бандитизм. Конец несостоявшегося губернатора Ленинграда. Казни на оккупированных фашистскими войсками территориях. Последняя публичная казнь в городе: «Точка опоры ушла из‑под ног осужденных».

Прежде чем подойти к событиям времен Великой Отечественной войны, предоставим еще несколько строк статистике. Известный уже читателю историк спецслужб Василий Бережков приводит такие данные по расстрелянным в Ленинграде вплоть до 1945 года:

1939‑й – 72 казненных,

1940‑й – 163,

1941‑й – 2503,

1942‑й – 3621,

1943‑й – 526,

1944‑й – 193,

1945‑й – 115.

Статистика тут красноречива. Предвоенные расстрелы, как нетрудно понять, – это и казни некоторых ежовских палачей, и расправы с недобитыми еще врагами народа, и дань шпиономании тех лет. Приведу лишь две фамилии: ленинградцы Константин Петрович Витко и Алексей Николаевич Васильев, оба были приговорены к смертной казни за шпионаж и измену Родине, приговор был приведен в исполнение 3 июля и 23 сентября 1939 года соответственно.

Начавшаяся в 1941 году война не могла не привести к резкому ужесточению репрессивного механизма. Это и понятно: военные будни всегда тяжелы, а для ленинградцев они оказались тяжелы особо, ибо к великим человеческим жертвам, голоду, холоду и бомбежкам добавился еще разгул преступности. Спекуляция продовольствием, например: в условиях невыносимого дефицита она была неизбежна, и с ней боролись, в том числе и расстрелами. Один из случаев описан в секретном спецсообщении начальника ленинградского управления НКВД Петра Николаевича Кубаткина от 7 ноября 1941 года: в системе треста столовых и ресторанов Ленинграда образовалась преступная группа, участники которой «систематически похищали из складов и баз, где они работали, крупные партии продуктов», а затем продавали добытое по спекулятивным ценам. При аресте главаря группы завскладом ресторана «Кавказ» Буркалова «обнаружены похищенные им: мука 250 кгр., крупа 153 кгр., сахар 130 кгр. и др. продукты».

Буркалова и одного из его подельников приговорили к расстрелу. Хоронили блокадных расстрелянных в разных местах, в том числе и на Левашовской пустоши.

К высшей мере наказания приговаривали в блокаду и «за подстрекательство к выступлениям и участие в расхищении хлеба»: за один только январь 1942 года по таким обвинениям было расстреляно семеро. Речь шла не только о бандитских нападениях на магазины, но и стихийных бунтах, которые вспыхивали в очередях. Известен случай в магазине № 12 Ленинского райпищеторга в январе 1942 года: «Около 20 граждан бросилось за прилавок, начали выбрасывать с полок хлеб в толпу», в результате, по оценкам НКВД, похитили около 160 кг хлеба.

Дефицит продовольствия приводил к расстрелам даже на Дороге жизни: несмотря на жесткий контроль, некоторые водители ухитрялись похищать муку, отсыпая ее из мешков. Комиссар эшелонов ОАТБ 102‑й военно‑автомобильной дороги Н.В. Зиновьев позже вспоминал: «Если обнаруживается хищение, то на место выезжает военный трибунал, выносится высшая мера наказания и тут же приговор приводится в исполнение. Мне довелось быть свидетелем расстрела шофера Кудряшова. Батальон выстроился в каре. Подъехал закрытый автомобиль с приговоренным. Он вышел в валенках, в ватных штанах, одной рубашке и без шапки. Руки назад, связанные ремешком. Тут же выстраивается человек 10 стрелков. Председатель трибунала читает приговор. Потом отдается приказание коменданту, тот командует приговоренному: „Кругом! На колени!“ – и стрелкам: „Огонь!“ Звучит залп из 10 выстрелов, после чего Кудряшов вздрагивает, какое‑то время продолжает стоять на коленях, а потом падает лицом в снег. Комендант подходит и стреляет из револьвера в затылок, после этого труп грузят в кузов машины и куда‑то увозят».

В числе блокадных преступлений на почве голода числится и страшнейшее – людоедство. В спецсообщении Кубаткина от 2 июня 1942 года можно найти сводную статистику дел по людоедству: арестовано 1965 человек, следствие по 1913 из них завершено, к высшей мере наказания приговорены 586, к тюремному заключению – 668. Тогдашний военный прокурор Ленинграда Антон Иванович Панфиленко информировал руководство и о других подробностях: по его данным, уроженцы Ленинграда составляли среди людоедов менее 15 %, остальные были из приезжих; судимости ранее имели лишь 2 % привлеченных к ответственности.

Одно из таких дел нашло отражение в блокадном дневнике Любови Васильевны Шапориной, запись от 10 февраля 1942 года: «В квартире 98 нашего дома жила некая Карамышева с дочкой Валей 12 лет и сыном‑подростком, ремесленником. Соседка рассказывает: „Я лежала больная, сестра была выходная, и я уговорила ее со мной побыть. Вдруг слышу, у Карамышевых страшный крик. Ну, говорю, Вальку стегают. Нет, кричат: «Спасите, спасите»“. Сестра бросилась к двери Карамышевых, стучит, ей не отворяют, а крик „спасите“ все пуще. Тут и другие соседи выбежали, все стучат в дверь, требуют открыть. Дверь отворилась, из нее выбежала девочка вся в крови, за ней Карамышева, руки тоже в крови, а Валька на гитаре играет и поет во все горло. Говорит:

топор с печки на девочку упал. Управхоз рассказал сведения, выяснившиеся при допросе. Карамышева встретила у церкви девочку, которая просила милостыню. Она ее пригласила к себе, обещала покормить и дать десятку. Дома они распределили роли. Валя пела, чтобы заглушить крики, сын зажимал девочке рот. Сначала Карамышева думала оглушить девочку поленом, затем ударила по голове топором. Но девочку спасла плотная пуховая шапочка. Хотели зарезать и съесть. Карамышеву и сына расстреляли. Дочку поместили в спецшколу».

Еще одно дело – в сообщении Кубаткина от 2 мая 1942 года, где речь идет о женской банде, схваченной на станции Разлив: «Участницы банды посещали хлебные и продуктовые магазины, намечали жертву и заманивали ее на квартиру Г., якобы для обмена вещей на продукты.

Во время беседы на квартире Г. участница банды В. ударом топора сзади в затылок совершала убийства. Трупы убитых участницы банды расчленяли и употребляли в пищу. Одежду, деньги и продуктовые карточки делили между собой.

На протяжении января‑марта месяцев участницы банды убили 13 человек. Кроме того, с кладбища похитили 2 трупа и употребили их в пищу».

Все шесть участниц банды были приговорены военным трибуналом к расстрелу. Такая участь ждала в блокаду всех тех людоедов, кто убивал и затем употреблял мясо своих жертв в пищу: их преступления квалифицировались как бандитизм. Тех же, кто употреблял мясо трупов, по большей части приговаривали к тюрьме, хотя высшая мера иногда ждала и их (как, например, фрезеровщика завода «Большевик» К., в декабре 1941 года отрубившего ноги «от незахороненных трупов на Серафимовском кладбище с целью употребления в пищу»). Обратим заодно внимание на разницу между общим числом людей в статистике Кубаткина и количеством осужденных: остальные, по всей видимости, до приговора не дожили.

К сожалению, случаи людоедства продолжались в блокированном городе и после того, как Кубаткин составил свою ужасающую статистику. Были и новые расстрелы. Безработная К., 59 лет, была казнена за то, что 1 июля 1942 года, «заманив к себе на квартиру пятилетнего мальчика И., убила его и труп употребила в пищу». Примерно тогда же помощник машиниста Финляндской линии Октябрьской железной дороги А., 36 лет, убил своего соседа, служащего техникума Городского треста очистки, тело расчленил «и части его приготовил для употребления в пищу». Задержан на улице постовым милиционером – с сумкой, в которой лежала отрубленная голова соседа. По приговору военного трибунала был расстрелян.

Голод в блокадном Ленинграде способствовал и бандитизму обычному: «Отдельные преступные элементы в целях завладения продовольственными карточками и продуктами питания, совершали бандитские убийства граждан». Это тоже составляло для города проблему. И неслучайно 25 ноября 1942 года военный совет Ленинградского фронта во главе с Леонидом Александровичем Говоровым принял постановление № 001359 «О мерах по борьбе с бандитизмом в Ленинграде», где говорилось жестко и лаконично: «Дела о бандитизме рассматривать в 24 часа, бандитов приговаривать к расстрелу и опубликовать несколько приговоров в печати».

Приговаривали к расстрелу и за преступления менее тяжкие. Свидетельства тому нетрудно найти в блокадных номерах газеты «Ленинградская правда». В начале ноября 1941 года, например, к высшей мере наказания была приговорена военным трибуналом гражданка И. Ронис, глава шайки, систематически похищавшей у граждан продовольственные и промтоварные карточки. В апреле 1942 года расстреляли гражданина А.Ф. Баканова, который, «проникнув в квартиру гр‑ки С., похитил ее вещи», а также с подельником «ограбил двух граждан, воспользовавшись их хлебными карточками». Сообщения о таких процессах и приведенных в исполнение приговорах печатались в первые месяцы блокады регулярно под неизменной рубрикой «В военном трибунале». Хоть сами казни публичными не были, но назидательный элемент был в этих экзекуциях по‑прежнему важнейшим.

Все это преступления чисто уголовные, а случались в блокаду и факты политических преступлений. Историк блокады Никита Ломагин пишет, что «в среднем в военные месяцы 1941 г. в городе за антисоветскую деятельность в день расстреливали 10–15 человек», но отмечает при этом, что «количество осужденных за грабежи, бандитизм и убийства было в три раза больше, нежели „политических“…»

О каких политических преступлениях идет речь? В отчете о деятельности ленинградской милиции, составленном осенью 1943 года, говорится прямо: «В первый период войны имели место проявления антисоветской профашистской агитации, распространение ложных слухов, листовок и т. п. <…> В отношении обвиняемых по этим делам применялись решительные, суровые меры, давшие положительные результаты в смысле сокращения этого вида преступности».

И снова примеры нам подсказывает «Ленинградская правда». 3 июля 1941 года, например, она оповестила читателей о том, что военный трибунал войск НКВД Ленинградского округа рассмотрел дело по обвинению В.И. Кольцова в распространении среди посетителей кафе‑буфетов антисоветских листовок, «фабрикуемых финской белогвардейщиной», и приговорил его к расстрелу. 30 сентября 1941 газета сообщила про «дело Сметанина Ю.К., Сергеевой Е.В., и Сурина В.М. по обвинению их в контрреволюционной агитации»: обвиняемые не только распространяли «лживые слухи, имевшие целью ослабить мощь Красной Армии», но и хранили подобранные ими фашистские листовки. Финал понятен: «Фашистские агенты Сметанин, Сергеева и Сурин приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор приведен в исполнение».

Суровость блокадного правосудия иногда усугублялась чрезмерным рвением органов НКВД. Дело группы ленинградских ученых, уличенных в антисоветских настроениях и создании контрреволюционной организации под названием «Комитет общественного спасения», затронуло десятки человек, а пятеро были по приговору военного трибунала расстреляны летом 1942 года: выдающийся ученый‑оптик член‑корреспондент АН СССР Владимир Сергеевич Игнатовский, его супруга, профессора Николай Артамонович Артемьев и С.М. Чанышев, старший инженер Института точной механики Константин Алексеевич Любов. Уже после войны, в 1957 году, особая инспекция управления кадров КГБ вынуждена была констатировать: «Никаких объективных данных о существовании контрреволюционной организации среди ученых, кроме показаний самих арестованных, полученных в результате физического и морального воздействия на них, в ходе следствия добыто не было». А годом позже Комитет партийного контроля признал и другое: в ленинградском управлении НКВД «была широко распространена преступная практика допросов заключенных после их осуждения к ВМН. На этих допросах путем обещаний сохранить жизнь от осужденных к расстрелу вымогались нужные следствию компрометирующие показания на других лиц».

Ясное подтверждение тому, что предсмертные допросы – такие, как некогда в Ковалевском лесу, – были в ту пору постоянным рабочим инструментом ВЧК/НКВД.

Еще пример, более поздний, напоминающий о том, что появлялись в блокадном Ленинграде и перебежчики‑диверсанты – как правило, из числа попавших в плен советских граждан. Найти приют они пытались обычно у родственников, и в случае провала суровое наказание ждало всех. Шестнадцатого июня 1942 года военный трибунал Балтийского флота приговорил к расстрелу с конфискацией имущества сразу трех родственников дезертира и диверсанта Емельянова – его жену, служащую эвакогоспиталя Надежду Афанасьевну Емельянову, шурина Василия Афанасьевича Войтко‑Васильева и тещу Александру Игнатьевну Войтко‑Васильеву, а также жену еще одного диверсанта Куликова, почтальона 28‑го отделения связи Марию Петровну Куликову. Все они признались в содействии опасным родственникам, а также в получении от врага денежных средств. Из показаний Емельяновой: «Всего я получила 7000 рублей, измену я совершила не по политическим соображениям и не потому, что была настроена враждебно по отношению к Советской власти, а исключительно в силу моральной подавленности по причине смерти отца и голода».

Наконец, еще два громких дела – учителя географии Алек сея Ивановича Винокурова и старшего ревизора‑инспектора Ленинградского городского отдела народного образования Алексея Михайловича Круглова. Первый не только «систематически среди работников школы, учащихся и окружавших его лиц проводил контрреволюционную антисоветскую агитацию», но и вел дневник, наполненный весьма рискованными утверждениями. Вот лишь одна цитата: «Все живут надеждами на скорое избавление и верят в него каждый по‑своему. Население переносит неслыханные лишения, многие гибнут, но, как ни странно, в городе до сих пор еще немало людей, верящих в победу авантюристов».

Приговор учителю географии, вынесенный 16 марта 1943 года военным трибуналом войск НКВД СССР Ленинградского округа и охраны тыла Ленинградского фронта, все тот же – расстрел; в исполнение его привели 19 марта.

Блокадный дневник Винокурова, стоит прибавить, был опубликован в XXI столетии.

Еще более заметным стало дело Алексея Михайловича Круглова. Его арестовали 26 января 1943 года, вскоре после того, как он сообщил знакомым: «Если вы увидите по Невскому едет автомобиль или карета со свастикой, то знайте, что в них еду я. Смело снимайте шляпу и подходите». В ходе следствия выяснилось, что Круглов контактировал с представителями немецкой разведки и даже дал согласие после оккупации Ленинграда занять пост губернатора города. 8 апреля 1943 года военный трибунал приговорил несостоявшегося губернатора к высшей мере наказания с конфискацией имущества, 14 апреля приговор привели в исполнение.

Отдельное место в жизни юстиции блокированного города занимали преступления сугубо военные, совершенные кадровыми солдатами и офицерами Ленинградского фронта. Один из красноречивых примеров – приговор, вынесенный 2 декабря 1941 года военным трибуналом фронта бывшим командиру и комиссару 80‑й стрелковой дивизии Ивану Михайловичу Фролову и Константину Дмитриевичу Иванову. Оба они, получив от командующего устный приказ о прорыве блокады противника на своем участке, «к выполнению боевого приказа Командования фронта отнеслись пораженчески, проявили трусость и преступное бездействие, причем Фролов двум представителям фронта заявил за 3 часа до начала операции, что он не верит в успешный исход операции».

В приговоре трибунала говорилось: «Фролов и Иванов нарушили воинскую присягу, обесчестили высокое звание воина Красной Армии и своими трусливыми пораженческими действиями нанесли серьезный ущерб войскам Ленинградского фронта». Оба они были лишены воинских званий и расстреляны.

И еще немного статистики: согласно докладной записке особого отдела НКВД Ленинградского фронта, адресованной представителю Ставки Клименту Ворошилову, только с мая по декабрь 1942 года за шпионаж, вредительство, изменнические намерения, пораженческую агитацию, дезертирство и членовредительство было арестовано почти четыре тысячи солдат и офицеров; из них к высшей мере наказания приговорили 1538 человек.

…Пришла пора перейти к тяжелейшей главе военной истории, одной из самых драматических частей этой и без того нелегкой книги – к казням на оккупированных фашистами землях. Центральную часть Ленинграда, как всем известно, ценой огромных усилий и потерь от врага отстоять удалось, но вот пригороды – в том числе Царское Село, Петергоф, Красное Село, тогда относившиеся к Ленинградской области, но ныне входящие в городскую черту, – оказались под немцами. Это был поистине трагический период в истории этих пригородов. Неслучайно поэтесса Вера Инбер в поэме «Пулковский меридиан», созданной в 1941–1943 годах, писала:

Мы отомстим за все: за город наш,

Великое творение Петрово,

За жителей, оставшихся без крова,

За мертвый, как гробница, Эрмитаж,

За виселицы в парке над водой,

Где стал поэтом Пушкин молодой…

Хоть Вера Михайловна и была не совсем точна – виселиц в царскосельских парках, судя по всему, фашисты не ставили, однако расстреливали там часто. Житель Пушкина Павел Базилевич, заставший оккупацию 11‑летним ребенком и обитавший вместе с матерью в левом полуциркуле Екатерининского дворца, вспоминал: «За водой я ходил в парк к роднику памятника „Девушка с кувшином“, единственному месту с чистой питьевой водой. Я шел через Треугольную площадь, Собственный садик и далее вниз. Каждое утро я видел страшную картину. Из дворца выходил немец и вел перед собой человека. Часто это были женщины с детьми. Фашист подводил их к воронке вблизи Вечернего зала и стрелял им в спину или в затылок из пистолета, а потом сталкивал в яму. Так немцы расправлялись с евреями. На меня они не обращали внимания. Запомнилось мне это: немец‑палач, всегда одетый в черный свитер с закатанными до локтей рукавами».

Расстреливали не только евреев. Акты о злодеяниях немецко‑фашистских захватчиков, составлявшиеся в 1944–1945 годах специальными комиссиями, после освобождения ленинградских пригородов от оккупации, зафиксировали: людей казнили и в Пушкине, и в Павловске, и в Петергофе, и в Красном Селе. В Павловске, например, как удалось установить местной комиссии, оккупационная власть расстреляла свыше 227 жителей, повесила шестерых.

Массовые расстрелы проходили на территории Павловского парка, в районе братских могил, но и не только там; при отступлении гитлеровцев для расправ с местными жителями использовались обычные павловские деревья – и Анна Ивановна Зеленова, директор дворца и парка Павловска, отмечала в феврале 1944 года, что «и посейчас ветки деревьев сломаны и веревки болтаются».

По городу Пушкину четкой статистики собрать не удалось; число казненных оценивалось комиссией 1945 года в 250–300 человек, современные историки Холокоста считают, что одних евреев было уничтожено до 800 человек. Расстреливали на Розовом поле, в Лицейском саду, в Александровском и Баболовском парках. Свидетельница Ксения Дмитриевна Большакова рассказывала, как уже 20 сентября, через три дня после своего вторжения в Пушкин, немцы уничтожили целую группу евреев на площади перед Екатерининским дворцом: «…Затем из автоматов открыли огонь. Так расстреляли этих детей. Трупы расстрелянных пятнадцати взрослых и 23 детей валялись на площади примерно 12 дней, а затем ко мне в комнату пришли 2 немецких офицера, один из них хорошо обладал русским языком, который предложил мне убрать воняющие трупы на дворцовой площади. Я и несколько гр[аждан] из числа жителей г. Пушкина зарывали трупы в воронках на дворцовой площади, а часть трупов, около 5 шт., зарыли в Собственном садике против комнаты Александра II, в Екатерининском парке. Зарыли в траншею».

Павел Базилевич вспоминал и о другом: «Немецкая комендатура тогда находилась в здании аптеки напротив кинотеатра „Авангард“. Здесь, на столбах электроосвещения фашисты вешали тех, кого считали в чём‑то виноватыми. Там они повесили моего товарища Ваню Ярицу вместе с его отцом». Вторит ему еще одна жительница Пушкина Нина Зенькович: «Фонарные столбы на улицах Комсомольской, Васенко и около Лицея немцы использовали под виселицы, а в сквере напротив кинотеатра „Авангард“, там, где теперь стоит часовенка, была виселица, на которой вешали людей с табличками на груди „Я партизан“ или „Я мародер“…»

Виселицы, как сообщила комиссии 1945 года еще одна свидетельница, Анна Михайловна Александрова, стояли во время оккупации по всему Пушкину: «По городу была масса виселиц с повешенными: по ул. Комсомольской, против ул. Коминтерна и у Александровского дворца, – с надписями: „За связь с партизанами“, „Еврей (жиды)“». О том же свидетельница Аверина, добавившая еще один адрес к скорбной топографии: «Когда я пошла за картошкой в первых числах октября 1941 г., видала на Октябрьском бульваре повешенных».

В общем, едва ли не весь Пушкин был тогда уставлен виселицами, причем тела повешенных не разрешалось убирать неделями. Наглядное подтверждение того, какой «орднунг» принесла на русскую землю фашистская военная машина.

Об этом свидетельствует и фрагмент воспоминаний Светланы Беляевой, дочери выдающегося фантаста Александра Беляева, по состоянию здоровья вынужденного тогда остаться в Пушкине: «На улицу я почти не выходила, жизнь наблюдала через протаянный в морозном стекле глазок. Через него мне был виден заколоченный „сладкий“ ларек, деревья в инее и столб со стрелкой „переход“… Однажды, продышав глазок, я прильнула к окну, и сердце у меня сжалось – вместо стрелки „переход“ на перекладине висел человек с фанерным листом на груди. Около столба стояла небольшая толпа. Вешая, немцы сгоняли для острастки к месту происшествия всех прохожих. Оцепенев от ужаса, я смотрела в окно, не в силах оторвать взгляда от повешенного, и громко стучала зубами. Ни мамы, ни бабушки в этот момент дома не было. Когда вернулась мама, я кинулась к ней, пытаясь рассказать об увиденном, но только расплакалась. Успокоившись, я рассказала маме о повешенном. Выслушав меня, мама каким‑то неестественно спокойным голосом ответила мне, что тоже видела.

– За что его, за что? – спрашивала я, теребя маму за рукав. Полуотвернувшись, мама сказала в сторону:

– На доске написано, что он плохой судья и друг евреев.

Повешенного не снимали почти целую неделю, и он висел, припорошенный снегом, раскачиваясь на сильном ветру. После того как его сняли, несколько дней столб пустовал, потом на нем повесили женщину, назвав ее квартирной воровкой. Нашлись люди, знавшие ее, которые рассказали, что женщина, как и мы, перебралась из разбитого дома в другую квартиру, а к себе ходила за вещами».

За что казнили оккупанты? Евреев – за национальность, коммунистов – за принадлежность к партии, остальных, как понял уже читатель, за разное – за связь с партизанами и красноармейцами, за противодействие оккупационной власти и нарушение установленных ею норм и правил, иногда за уголовные преступления: в Пушкине в пору оккупации было голодно и холодно, люди добывали себе пищу, как могли.

А Ольга Федоровна Берггольц, оказавшаяся в Пушкине буквально через сутки после его освобождения, вспоминала еще об одном преступлении, за которое местным жителям грозил расстрел: «На воротах, ведущих во двор Екатерининского дворца, на фанере натрафареченная надпись на немецком и русском языках: „Стой. Запретная зона. За нахождение в зоне – расстрел. Комендант города Пушкин“.

И у ворот Александровского парка – две фанерные дощечки, тоже на русском и немецком языках. На одной надпись: „Вход в парк строго воспрещен. За нарушение – расстрел“. На другой: „Гражданским лицам даже в супровождении немецких солдатов вход воспрещен“. (Я привожу надпись со всеми особенностями орфографии.) Мы сняли эти доски и взяли с собой. Потом мы вошли в наш парк, за вход в который еще вчера русскому человеку грозил расстрел…»

Казней почти не было в Петергофе – да и то лишь потому, что немцы быстро организовали эвакуацию местных жителей в Ропшу, но уж там они развернулись вовсю. Свидетельница Пулькина, опрошенная комиссией в 1944 году, вспоминала такой эпизод: «Сделали собрание, на котором просили выдать коммунистов и евреев. Евреев не оказалось, присутствовал один коммунист ропшинский, но его не выдали, а на другой день он все равно был повешен. Очень долго он висел, его фотографировали, и карточки потом появились у солдат многих, которые, хвастаясь, показывали. Я видела и другие карточки повешенных, еще ранее, они также были у многих солдат. Показывая карточки, они наблюдали за лицом – нет ли сочувствия или сострадания».

Виселицы, виселицы… Можно представить, какое впечатление производили все эти расправы на жителей ленинградских пригородов, для которых публичная казнь являлась далеким пережитком царизма. Оккупанты сеяли страх, но еще сильнее была ненависть к ним.

Ненависть эта нашла выход в последней публичной казни за всю историю города. Без малого восемь месяцев минуло со дня Великой Победы – и вот в 11 часов утра 5 января 1946 года на Выборгской стороне Ленинграда у кинотеатра «Гигант»: «Приведен в исполнение приговор над немецко‑фашистскими злодеями… приговоренными Военным Трибуналом Ленинградского военного округа за совершение ими массовых расстрелов, зверств и насилий над мирным советским населением, сожжение и разграбление городов и сел, угон советских граждан в немецкое рабство – к смертной казни через повешение» (из сообщения ЛенТАСС).

Восемь человек оказались тогда на виселицах: бывший военный комендант Пскова генерал‑майор Генрих Ремлингер и служившие в частях особого назначения капитан Карл Герман Штрюфинг, лейтенант Эдуард Зоненфельд, обер‑фельдфебели Эрнст Бем и Фриц Энгель, обер‑ефрейтор Эрвин Скотки, рядовые Гергард Янике и Эрвин Эрнст Герер. На счету каждого из них был не один десяток погубленных жизней, в чем они и сами сознались во время судебного разбирательства, проходившего в Выборгском Дворце культуры. Речь шла о военных преступлениях, совершенных преимущественно в нынешней Псковской области.

Военный трибунал Ленинградского военного округа заседал с 28 декабря 1945 года; вечером 4 января 1946‑го был вынесен приговор, а уже наутро состоялась казнь. Согласно сообщению ЛенТАСС, «многочисленные трудящиеся, присутствовавшие на площади, встретили приведение приговора в исполнение единодушным одобрением». В «Ленинградской правде» о произошедшем лаконично отчитался военный корреспондент газеты Марк Ланской: «На крепкой перекладине повисли вчера в Ленинграде восемь военных преступников. В последние минуты они снова встретились с ненавидящими глазами народа. Они снова услышали свист и проклятия, провожавшие их на позорную смерть.

Тронулись машины… Последняя точка опоры ушла из‑под ног осужденных. Приговор был приведен в исполнение».

Ленинградский литератор Павел Лукницкий тоже был свидетелем экзекуции и оставил подробнейшее ее описание, которое читатель найдет в конце этой книги. Процитируем здесь короткий отрывок о ключевом моменте казни: «Осужденные не шелохнутся. Все они застыли, для них остались последние две‑три минуты жизни.

„Товарищ комендант, приказываю привести приговор в исполнение!“ – громко и отчетливо командует прокурор.

Комендант, в полушубке, приложив руку к шапке‑ушанке, круто поворачивается от „виллиса“ к виселице, генерал соскакивает с машины, отходит назад. „Виллис“ дает было задний ход, роняет стул, останавливается, остается так на месте до конца казни. Комендант делает знак рукой, что‑то произносит, пятый на каждой машине солдат начинает накидывать петлю на шею осужденным.

Я опускаю здесь натуралистические подробности момента казни – они не нужны читателю. Приведу только один‑единственный штрих. Когда грузовики разом очень медленно тронулись, и когда почва стала уходить из‑под ног осужденных, каждый из них поневоле вынужден был сделать несколько мелких шажков, Зоненфельд, в отличие от других, сделал решительный шаг вперед, чтобы скорее самому спрыгнуть с деревянной платформы кузова, чтобы петля резче рванула его. Его глаза в это мгновение были решительны и упрямы… Зоненфельд умер первым. Все осужденные приняли смерть молча и без каких‑либо жестов».

В тот же день Лукницкий записал, суммируя собственные свои ощущения: «Вероятно, если б публичную казнь мне пришлось увидеть до войны, такая казнь произвела бы на меня страшное впечатление. Но, очевидно, как и для всех, кто провел в Ленинграде и на фронте всю войну, уже ничто не может быть впечатлением слишком сильным. Я не думал, что в общем все окажется так сравнительно маловпечатлительно для меня. И я не видел на площади людей, на которых бы как‑то, кроме некоторой возбужденности, сказались бы впечатления от этого зрелища. Вероятно, каждый переживший войну и ненавидевший подлого врага ощущал справедливость приговора и испытывал чувство удовлетворения, зная, что за звероподобные существа те, кого сегодня за все их бесчисленные злодеяния вешали».

Справедливость приговора – безусловно, точные слова и сегодня не вызывающие ни малейших сомнений.

То была, поставим точку еще раз, последняя в истории города публичная смертная казнь.

В кольце блокады

8 сентября 1941 года бойцы сводного милицейского отряда по приказу вышестоящего командования оставили Шлиссельбург. Этот день стал первым днем блокады Ленинграда.

Руководство ленинградской милиции уже достаточно четко представляло себе перспективу ухудшения криминогенной ситуации, но кошмарные реалии зимы 1941–1942 годов не мог представить никто.

Уже 18 июля 1941 года, через 26 дней после начала войны, правительство приняло постановление о переводе жителей Москвы, Ленинграда, Московской и Ленинградской областей на нормированное снабжение, т. е. ввело карточки. Уровень обеспечения населения продуктами питания продолжал сокращаться. «Хвосты» очередей с каждым днем становились все длиннее (до 2 тысяч человек) и беспокойнее, подогреваемые слухами. Люди занимали там место с 2–3 часов ночи. Даже бомбежка или артобстрел не могли заставить их покинуть свое место. Возле очередей вертелись карманники, мошенники и обычные грабители.

Милиционеры патрульно-постовой службы, сотрудники оперативных служб взяли под свой постоянный контроль 829 продовольственных магазинов. Возле одного из них сотрудники угрозыска во второй половине октября 1941 года выловили 17-летнюю Антонину Кириллову и ее 14-летнюю помощницу Веру Васильеву. У карманниц изъяли более сорока комплектов карточек. К сожалению, поиски владельцев этих карточек заняли куда больше времени, чем потребовалось для задержания двух несовершеннолетних негодяек.

Распространенным видом мошенничества этого времени стало выманивание карточек у доверчивых людей обещанием за небольшое вознаграждение купить хлеб без очереди. Естественно, ни карточек, ни хлеба эти люди не получали. Их, как правило, ждала голодная смерть. Раскрыть такие преступления было очень тяжело. Но и их раскрывали, а преступников судили по законам военного времени, хотя порою жертвы мошенников уже ничем не могли помочь следствию. Да и сами карточки были им уже не нужны…

20 ноября 1941 года в городе начался голодный кошмар. «125 блокадных грамм с огнем и кровью пополам» для выживания было недостаточно. Ленинградцы начали употреблять в пищу листья, коренья и прочие суррогаты.

Характерной приметой времени стало быстрое распространение «черного» рынка и спекуляции. На каждом из крупных рынков города (Клинском, Кузнечном, Октябрьском, Мальцевском и Сытном) ежедневно собирались более тысячи человек для приобретения продуктов.

Информационная сводка, адресованная секретарям Ленинградского горкома ВКП(б) от 26 ноября 1941 года сообщала: «Безнаказанно действуют на рынках Ленинграда спекулянты и перекупщики. За хлеб, жмыхи, за папиросы и вино они приобретают ценные вещи: верхнюю одежду, обувь, часы и т. п. На Мальцевском, Сенном, Сытном и других рынках люди выносят все шубы, пальто, сапоги, часы, дрова, печки „буржуйки“ и т. д.

Но за деньги никто ничего не продает. За мужское полупальто с меховым воротником просили буханку хлеба, зимняя меховая шапка продана за 200 граммов хлеба и 15 рублей наличными, за 400 граммов хлеба один купил кожаные перчатки, за глубокие резиновые галоши к валенкам просили килограмм хлеба или два килограмма дуранды, за две вязанки дров просили 300 граммов хлеба и т. д.

Многие становятся жертвами жуликов. Так, на днях одна женщина отдала две бутылки шампанского за 2 кг манной крупы. Но впоследствии оказалось, что вместо крупы ей всучили какой-то состав, из которого делается клей».

Борьба с карманниками, с лицами, вырывавшими сумки с хлебом у ослабевших людей, велась беспощадно. Типичным было дело некоего Ильина по кличке Гоха. Он орудовал в основном в очередях у магазинов Куйбышевского района. Карманник он был опытный, начал воровать чуть ли не с десяти лет, успел побывать в тюрьме. Воровал только с так называемым «тырщиком», который забирал у него краденое. Помогали ему, как правило, еще двое-трое пацанов-малолеток, отвлекавших внимание возмущенных людей и сотрудников милиции.

Отловил Гоху сотрудник угрозыска Сергей Иванович Чебатурин. Причем самым сложным был не столько сам процесс задержания, сколько вопрос спасения жизни карманника. Брать его пришлось подальше от очереди, которая запросто могла устроить самосуд. Такие факты имели место.

При задержании Гохи и обыске его комнаты оперативник нашел 14 комплектов краденых карточек и несколько сумок, явно отнятых у несчастных людей. Несколько человек, у которых преступник украл карточки, удалось установить. Их показания и решили судьбу Гохи-Ильина. Ну а карточки вернули потерпевшим.

Сыщик Чебатурин даже не был поощрен за раскрытие этого преступления. Это была обычная, по 18–20 часов в сутки рутинная работа сотрудников уголовного розыска, без отпусков и выходных.

Остался без награды и оперативник Александр Егорович Некрасов. В декабре 1941-го он, измученный дистрофией, еле передвигавший ноги от усталости, вступил в схватку с грабителем, отнявшим у 13-летней девочки хлебную карточку. Некрасов доставил задержанного в отделение, а карточку вернул девочке. Может быть, сегодня она, живая, ходит по улицам нашего города, радуется правнукам.

12 декабря 1941 года сотрудники уголовного розыска Виктор Павлович Бычков и Федор Михайлович Черенков прикрывали очередь за хлебом у булочной на углу улицы Восстания и Жуковского. Отсюда поступали сигналы об ограблениях «на рывок». Опытные оперативники четко просчитали варианты действий грабителей и время их появления у булочной.

Ждать пришлось недолго. Вскоре сыщики обратили внимание на трех мордастых молодцов, явно присматривающихся к тем, кто выходил из магазина. Они искали тех, кто получил несколько пайков.

Черников подошел к троице, потребовал документы. Бычков его надежно страховал.

Когда бандиты поняли, что милиционеров только двое, они кинулись на них с ножами. Но оперативники были хорошими боксерами и быстро «успокоили» всех троих.

Следствие было коротким. Ранее судимые Петров, Сморчков и Тында по приговору трибунала были расстреляны.

Нередко преступная цепочка от карманной кражи в очереди за хлебом вела к другому, более тяжкому преступлению. 30 марта 1942 года в очереди за хлебом у гражданки Безруковой украли три комплекта карточек. В тот же день из рук 12-летней девочки были вырваны сразу 7 комплектов карточек, принадлежавших семье Семеновых. Преступницу, ограбившую ребенка и укравшую карточки у Безруковой, удалось задержать. Ею оказалось некая Зинаида Лукина. Ей было чуть за двадцать, но она уже имела две судимости за воровство.

Незадолго до войны Лукина вышла из тюрьмы, ее прописали в Ленинграде. С началом блокады она вступила в сговор с продавцами булочной Волковым и Родионовым, которые отоваривали украденные воровкой карточки без очереди. Убедившись в надежности Лукиной, они стали доверять ей продажу излишков хлеба, которую умело создавали. Затем привлекли ее к еще более «ответственному делу» - к отовариванию фальшивых карточек, которые изготовляли некие Чиль и Кунин. Эти фальшивки были изъяты у Лукиной при обыске ее комнаты. Она сдала сообщников на первом же допросе… Всех их, включая Лукину, по решению трибунала расстреляли.

Главной бедой в борьбе с воровством, особенно зимой 1941–1942 года, было то, что заявители обращались в милицию очень поздно. Как правило, это были люди, которые неделями не покидали цехов своих заводов и еле держались на ногах от усталости и истощения.

Зимой 1942 года сотрудники уголовного розыска задержали в Выборгском районе шайку квартирных воров некоего Толмачева по кличке Седой. Все члены шайки имели бронь от фронта, поскольку работали на оборонных заводах, хотя и не на квалифицированных должностях. При обысках у них изъяли краденые вещи и воровской инструмент.

В мае 1942 года были задержаны некие Кузин, Горшуков и Евстафьев. Эта троица промышляла квартирными кражами, и довольно успешно, хотя и недолго. Выявить их помогли ленинградцы. Город уже приходил в себя после кошмарной зимы, и люди все активнее помогали милиции.

Особое возмущение горожан вызывала та категория квартирных воров, которая могла возникнуть только в особых условиях блокадного Ленинграда. Речь идет о работниках коммунальных служб. Они внесли в оборону города неоценимый, а главное практически не изученный вклад, сохранив тысячи человеческих жизней. Но в семье не без урода. Некто Антонников, управдом дома № 23 по улице Войтика, зимой 1942 года обворовал практически все вверенные ему квартиры.

Таким же бессовестным человеком оказался и управдом Прокофьев. Он прописал сам себя в отдельную квартиру, набил ее дорогими сервизами, коврами, изделиями из хрусталя. Заодно прикарманил большую сумму денег, которую жильцы собрали в фонд обороны родного города.

Пожалуй, самым шумным делом коммунальных работников стал арест группы дворников, обслуживавших дома командного состава Балтийского флота. Трое суток сотрудники угрозыска и служебно-розыскная собака по кличке Султан терпеливо сидели в засаде. Квартирных воров взяли с поличным. Они оказались дворниками, обслуживающими эти дома.

Про Султана стоит сказать особо. Это, скорее всего, единственная собака, пережившая все 900 дней блокады. Ее проводник, Петр Серапионович Бушмин, считался дрессировщиком от Бога. Неслучайно на счету «четвероногого Шерлока Холмса» было более 1200 задержанных преступников, а стоимость возвращенных вещей составила более 2 милллионов рублей.

Когда Султан ослабел во время блокады настолько, что не смог больше работать, Бушмин рассказал об этом товарищам, и они в течение недели (!) отдавали свой ужин изголодавшейся собаке. За спасение жизни лучшей овчарки руководство уголовного розыска объявило проводникам благодарность и наградило их почетными грамотами. Султан и его «коллега» Дуглас за время блокады проработали 1987 следов скрывшихся уголовных преступников, задержали 681 вора и грабителя.

В первые месяцы Великой Отечественной войны 82 служебные собаки были направлены в армию для выполнения боевых заданий. В уголовном розыске блокадного Ленинграда собаки работали почти ежедневно, под обстрелами и бомбежками, в лютый мороз, голодные.

Уже после войны дважды раненный преступниками Султан стал плохо видеть. Были предложения его усыпить. Но начальник ленинградской милиции И. В. Соловьев приказал оставить его на довольствии до естественной смерти. Похоронен Султан в питомнике. Его чучело вместе с фотографией хозяина П. Бушмина было помещено в Музей истории Краснознаменной ленинградской милиции.

20 ноября 1941 года в Ленинграде начался продовольственный кризис. Голод четко поделил людей на людей и нелюдей. В промерзших коммунальных квартирах порою разыгрывались такие человеческие трагедии, что не могли присниться нормальному человеку в самом кошмарном сне.

В декабре по городу прокатилась волна убийств, как правило, с целью завладения продовольственными карточками.

Телефонистка одного из почтовых отделений Масленникова убила… свою мать. На это преступление ее толкнул голод.

73-летнюю Макарскую убил ее сосед - грузчик Слаин. Тоже человек не первой молодости. Едва он успел засунуть в карман карточки жертвы, как в квартиру вошла почтальон. Испуганный Слаин набросился на нее. Но руки, ослабленные голодом, не смогли убить нежелательного свидетеля. Почтальон вырвалась из рук обезумевшего Слаина и дошла до отделения милиции… Слаин даже не пытался скрыться.

Увеличение количества тяжких преступлений, в том числе убийств, не могло не встревожить руководство города, командование Ленинградским фронтом, контрразведка которого активно сотрудничала с милицией, и, естественно, саму милицию. Ни «Дорога жизни» через Ладожское озеро, ни постоянный выезд людей в эвакуацию, а следовательно, пусть и незначительное, но сокращение потребления продуктов питания не могли решить проблем. Хлеб - вот главный источник стабилизации криминогенной обстановки в Ленинграде. К сожалению, незначительная прибавка пайка, которая была произведена 25 декабря 1941 года, не смогла решить проблему.

Продолжала ухудшаться и криминогенная ситуация. И усложняли ее не несчастные, полубезумные от голода люди - в городе поднимал голову профессиональный бандитизм. Первый тревожный сигнал прозвучал еще в октябре 1941 года. Еще бегали по городу трамваи, работали уличные телефоны-автоматы, в дома подавалась электроэнергия…

Женщины из дружины МПВО (местной противовоздушной обороны), носившие воду в пожарные бочки, обнаружили в одной из них большой пакет, перевязанной шпагатом. Естественно, дружинницы вскрыли его и ахнули… Перед ними был кусок мужского тела. Страшную находку тут же отнесли в 5 отделение милиции.

В тот же день в трамваях разных маршрутов стали находить пакеты с отрубленными конечностями и, наконец, с головой человека. Лицо убитого было до неузнаваемости изуродовано - скорее всего, обухом того самого топора, которым убийца расчленил свою жертву.

Найденные останки поступили в морг больницы имени В. В. Куйбышева, где ими занялись криминалисты. Их вывод был однозначен: содержимое пакетов - останки одного и того же человека. Он был убит ударом по голове тяжелым тупым предметом, после чего был расчленен, куски трупа упакованы и разбросаны в разных частях города. Но чтобы для этого использовался городской трамвай - такого не могли припомнить даже ветераны, хотя в криминальной хронике случалось всякое.

Главное - убитый был молод, чуть-чуть за тридцать, носил ортопедическую обувь и поэтому не был в армии. Скорее всего, он был служащим, о чем говорили его руки. С пальцев рук тут же сняли отпечатки.

Дело было поручено опытному оперативнику Николаю Павловичу Никитину. Он попросил криминалистов сделать все возможное для того, чтобы восстановить лицо. Это было необходимо для идентификации личности по фотографии и для опознания покойного родственниками и знакомыми. А сам Никитин принялся изучать упаковку.

Вместе с товарищами они сделали вывод, что труп упаковывался в комнате, где не так давно был сделан ремонт, поскольку главной оберткой были обои одного и того же цвета. Кроме того, среди обертки были обнаружены газеты, на одной из которых стояла цифра «4» - это означало, убийца или убитый жили в доме или в квартире номер 4. Но если представить, сколько в Ленинграде домов и квартир с номером 4… Задача была невероятно сложной.

Впрочем, имелась еще одна улика - шпагат, которым были перевязаны пакеты. Всё говорило о том, что у убийцы был большой моток этого шпагата.

И все же цифра «4» на газете стала первой отправной точкой к раскрытию преступления.

Никитин начал с дежурной части Управления милиции, где едва ли не с первого дня существования милиции аккуратно и педантично велся журнал учета без вести пропавших. Именно в журнале он и нашел информацию, что из квартиры № 4 ушел на работу и не вернулся домой инженер Розенблат. Подняв в адресном бюро его данные, Никитин почти на сто процентов стал уверен, что именно этот человек был жертвой убийцы.

Вместе с сотрудниками он поехал на квартиру к инженеру. Быстро нашли понятых, вскрыли комнату. В ходе осмотра нашли недавнюю, предвоенную фотографию Розенблата, изъяли две чашки, чайник и прочие вещи, где могли остаться отпечатки пальцев. Криминалист снял на дактопленку обнаруженные отпечатки пальцев на мебели.

Через несколько часов заключение экспертизы было готово. Дактилоскописты выявили следы пальцев рук не только хозяина комнаты, но и его гостя. Им оказался некий Горецкий, который был хорошо известен как опытный мошенник. Судимость у него была погашена, а в армию его не призвали по состоянию здоровья. Правда, он мог вступить в ополчение, но уголовники воевать не стремились.

Никитин с товарищами отправились к Горецкому домой. Как только открыли дверь в его комнату, сразу поняли, что вышли на убийцу. Обои в квартире были точно такими же, как и те, в которые были упакованы куски трупа. К тому же на кухне был найден моток шпагата, от которого убийца отрезал куски для перевязки пакетов. Эксперты-криминалисты это подтвердили.

Во время обыска нашли ортопедические ботинки. Специалисты-ортопеды подтвердили, что они принадлежали убитому Розенблату. На диване нашли следы крови - именно здесь, на диване, инженер получил смертельный удар по голове.

Словом, улик было предостаточно. Дело оставалось за Горецким. Но он исчез. Вот когда пришлось побегать Николаю Павловичу и его подчиненным - по старым уголовным делам они установили почти все связи преступника, а это были в основном женщины, так как Горецкий отличался весьма любвеобильным характером. У одной из его зазноб и нашли убийцу. Он рассказал всё.

Розенблат и Горецкий случайно разговорились в трамвае. Преступник пообещал продать Розенблату излишки продуктов, поскольку он якобы уезжал в эвакуацию и ему были нужны деньги. Естественно, продать продукты он собирался по ценам «черного» рынка.

Сначала они заехали к инженеру за деньгами и сумками для продуктов, потом поехали к Горецкому, в квартире которого в этот время никого не было. Там Горецкий и убил Розенблата, расчленил его труп и остался ждать фашистов. Война все спишет, надеялся он…

Дело об убийстве Розенблата вошло в учебники криминалистики. Ведь ленинградские специалисты сделали невозможное - в условиях блокады, когда каждый кадр фотопленки берегли, как последний патрон, Владимир Федорович Андреев, Алексей Петрович Гвоздарев и их товарищи сумели восстановить обезображенное лицо убитого так, что его смогли опознать по фотографии сослуживцы.

За успешное раскрытие этого тяжкого преступления Н. П. Никитин и его сослуживцы были поощрены приказом начальника Управления милиции от 5 декабря 1941 года. По традиции того времени всем была объявлена благодарность и выдана половина денежного оклада…

Поздним декабрьским вечером 1942 года на углу Хрустальной и Смоляной улиц прохожие обнаружили в снегу чемодан, в котором находились куски человеческого тела. Опергруппу по раскрытию этого преступления возглавил заместитель начальника 1 отдела уголовного розыска Борис Николаевич Елшин. Оперативники быстро установили, что убитой является работница завода «Большевик» П. Ф. Гуляева, которая уже три недели числилась без вести пропавшей.

Выяснилось, что, помимо Гуляевой, длительное время не выходят на работу еще четыре женщины - обычные работницы, солдатки, безотказные в работе. Во время опросов кто-то вспомнил, что охранник Волков и его друг Иван Пройдаков предлагали одной из этих женщин переночевать у него в комнате.

Пройдакова задержали. В его комнате провели тщательный обыск и нашли часть вещей убитых женщин, топор, которым преступник убивал свои жертвы, следы крови.

Схема преступления была простой. Женщине, как правило одинокой и живущей далеко от завода, предлагалось отдохнуть в пустой комнате находящегося на работе Пройдакова. Дождавшись, когда она крепко засыпала, Пройдаков бросал пост, шел домой и убивал жертву. Потом расчленял труп и разносил куски по окрестностям. Вещи продавал на толкучках, хотя выручка от такой торговли была мизерной.

Но основной контингент бандитов составляли дезертиры из Красной Армии. Как правило, они имели криминальное прошлое и отличались трусостью. Для людей с неустойчивой психикой поражения Красной Армии летом 1941 года стали тяжелым стрессом, который подавлял их волю и нередко вел к непредсказуемым поступкам.

В 1943 году, уже после прорыва блокады, сотрудниками милиции был задержан некий Шолохов. У него изъяли автомат, с которым он бежал из части. В ходе следствия выяснилось, что он уже дважды (!) бежал из штрафной роты. Оставалось только удивляться удачливости этого прохвоста. В то время все еще действовал приказ № 227 (называемый в народе «Ни шагу назад!»), и трибуналы были беспощадны к дезертирам.

В Ленинграде однофамилец великого писателя жил за счет грабежей и квартирных краж. Задержал его обычный милицейский патруль. Милиционеры с винтовками, голодные и усталые, вступили в схватку с вооруженным автоматом бандитом… В третий раз трибунал воздал ему по заслугам.

Как уже отмечалось, бандитизм в блокадном Ленинграде имел свою специфику и резко отличался от бандитизма времени НЭПа. Шайки были малочисленны, в них, как правило, отсутствовала элементарная дисциплина, практически не соблюдались правила конспирации, но бандиты отличались кровожадностью и презрением к человеческой жизни.

Разгул бандитизма мог привести к полной деморализации населения, потере контроля над экономической и криминогенной ситуацией в городе. Поэтому на ликвидацию бандитизма были направлены основные усилия уголовного розыска.

Еще до войны молодые недоросли Изъюров и Таскаев не ладили с законом. Но пришла война, и они попали в армию. Удивительная вещь: таким почему-то нередко везло на фронте. Они служили под Тихвином, где после осенне-зимних боев 1941–1942 годов было относительно спокойно. Но 23 августа 1942 года негодяи, забрав оружие, сбежали из части и через пару часов напали на супругов Дедюхиных. Мужа застрелили, жену зверски избили, забрали немного продуктов и несколько десятков рублей.

29 августа убили из засады двух офицеров Красной Армии, забрали у них пистолеты, часы, документы.

5 сентября они напали на председателя совета Ильинского. Тот сумел вырваться из рук бандитов и известил ближайшую милицейскую заставу. Старший лейтенант милиции Михайлов поднял по тревоге своих бойцов. Помогли и командиры ближайших частей. Было ясно, что бандиты идут к линии фронта, а документы и оружие убитых ими офицеров будут своеобразным подарком фашистам. Они шли, уверенные, что им никто не помешает. Но напоролись на засаду, поставленную Михайловым, пытались отстреливаться, но были взяты живыми.

В августе 1943 года сотрудники ленинградского угрозыска задержали трех бандитов, совершивших убийство жительницы Всеволожска. Сама женщина бандитов не интересовала - убили, чтобы не мешала. Им нужна была ее корова, которую они тут же забили, освежевали, забросили мясо в кузов полуторки и укатили.

На место происшествия пешком (!) пришли сотрудники милиции. Опросив соседей и свидетелей, они сумели установить номер машины. Приметы сообщили во все отделения милиции. И оперативникам повезло. Полуторку обнаружили на Лахтинской улице - она стояла у дома некой Антуфьевой.

Оперативники, беседовавшие с нею, быстро поняли, что дамочка что-то недоговаривает. Соседи видели, как к ней приезжали военные, как заносили в дом куски мяса, которые потом нашли в погребе. А в кузове сыщики полуторки заметили следы крови.

В конце концов Антуфьева сказала главное: гости придут за машиной через два дня.

В доме оставили засаду. Преступников взяли грамотно: без стрельбы, не привлекая внимания посторонних. У них изъяли револьвер наган, пистолет ТТ, автомат ППШ, крупную сумму денег и листовки-пропуска в фашистский плен.

В полевой сумке одного из бандитов нашли бланки различных воинских частей и несколько печатей. По фальшивым продовольственным аттестатам преступники неоднократно получали со складов продукты питания, которые меняли на рынках Ленинграда на водку и золотые изделия.

Цепочка потянулась к двум уборщицам штаба одного из крупных войсковых соединений, защищавших Ленинград. На допросах бандиты легко сдали своих дам-сообщниц, с которыми совсем недавно пили ворованную водку.

По этим же бланкам преступники ухитрились получить в воинских частях два грузовика, два мотоцикла и горючее, что и позволяло им быстро скрываться с места совершенного преступления. Милиция же имела в то время один вид «транспорта» - собственные ноги. Во многом именно поэтому преступники смогли больше года скрываться и совершать преступления.

Только за первых два блокадных года милиционеры Ленинграда совместно с сотрудниками контрразведки Ленфронта изъяли у преступников 292 винтовки, 240 пистолетов и револьверов, 213 кг взрывчатки, сотни патронов, 17 автоматов.

Порой на милицию, в том числе на уголовный розыск, возлагались, казалось бы, совершенно не совместимые с их родом занятий функции.

В апреле 1942 года чекисты передали командующему Ленфронтом выпущенную в Берлине газету со статьей «Ленинград - город мертвых». Многочисленные фотографии, иллюстрирующие статью, изображали сплошные развалины.

«Ложь нужно разоблачить», - сказал командующий. Было дано указание составить две футбольные команды и провести между ними матч, чтобы показать, что Ленинград живет и сражается.

Вскоре была сформирована сборная команда из футболистов-армейцев и команда «Динамо» - из чекистов, сотрудников милиции и уголовного розыска.

Матч состоялся 6 мая 1942 года. В двенадцать часов на поле вышел судья, по его свистку обе команды вышли на футбольное поле. Трибуны приветствовали спортсменов громом аплодисментов. Судья предупредил, что оба тайма будут проведены без перерыва.

Первый удар по мячу достался военным. Игра началась. Динамовцы играли целеустремленней и выкладывались до предела. Встреча закончилась их убедительной победой со счетом 7: 3. В этом матче принимали участие такие мастера кожаного мяча, как В. Набутов, Г. Московцев, А. Алов, А. Федоров, В. Федоров, Т. Шорец, К. Сазонов, Б. Орешкин, А. Викторов.

На следующий день мощные репродукторы были установлены на пяти участках передовых позиций. В течение 90 минут передавался репортаж о футбольном матче, записанный на пленку. Гитлеровцы обрушили сотни снарядов на стадион, чтобы уничтожить футболистов, заглушить трансляцию. Но снаряды только попортили футбольное поле и разрушили несколько рядов скамеек: со вчерашнего дня на стадионе не было ни одного человека…

Начало блокады Британцы не достигли большого успеха в деле захвата германских торговых судов и использования их для нужд собственного военного хозяйства. Во время судетского кризиса была сделана попытка через соответствующие пароходства передавать торговым судам